Продолжение. Начало здесь. Предыдущее здесь.

В предыдущей части я прозрачно намекнул на то, что жена Тимоти Лири, Розмари, была агентом Осьминога. Что это значит? Да все, что угодно. Она могла быть агентом КГБ, ЦРУ, ФБР, английской, израильской и даже кенийской разведки. У меня нет никаких доказательств того, что она была агентом какой-то конкретной спецслужбы. Да они и не нужны, поскольку быть агентом Осьминога – это вовсе не означает работать на профанов из КГБ или ЦРУ. Тому, как ЦРУ работало с ЛСД, я, пожалуй, посвящу специальный пост, это очень смешно. А сейчас поговорим о том, как Осьминог, которого, приняв психоделик, можно встретить в глубинах подсознания, вербует путешественников по фантастическим мирам.

Впрочем, об этом мы начнем говорить только ближе к концу этого поста (и продолжим в следующем). А для начала послушаем специалиста по психоделикам, который перепробовал все и прекрасно знает, кого именно можно встретить в глубинах подсознания. И хорошо понимает, что разные препараты могут привести к встречам с разными существами. Теренс Маккена – один из самых достойных деятелей психоделического движения. Писатель и исследователь, который последние двадцать пять лет изучал онтологические предпосылки шаманизма и этнофармакологию духовной трансформации. Он много путешествовал по азиатским и южноамериканским тропикам, став специалистом в области шаманизма и этномедицины Амазонского бассейна. Теренс является автором книг «Псилоцибин. Руководство для выращивающих магические грибы» (в соавторстве с Деннисом Маккеной), «Пища богов», «Архаическое возрождение», «Истинные галлюцинации». Это интервью, как и предыдущие, извлечено из книги Роберта Форте «Тимоти Лири: Искушение будущим» и радикально сокращено. Даже жалко. В разговоре участвует Нина Граба.

Роберт Форте: Давай поговорим о тех переменах, которым способствовал Тим в шестидесятые, имея в виду демократизацию наркотиков и перенос обсуждения их свойств из исследовательских лабораторий на общественную сцену. Это повлекло за собой некоторые немаловажные последствия.

Теренс Маккена: Я думаю, что, конечно, это было бы большой ошибкой, если бы ЛСД осталось только в руках психологов-бихевиористов и швейцарских фармакологических компаний. Мне трудно представить, что кто-нибудь будет оспаривать тот факт, что основной общественный тон того десятилетия формировался под влиянием ЛСД. То, что случилось в шестидесятые, когда ЛСД оказалось доступно для огромного количества людей в течение короткого периода времени, не имеет аналогов в человеческой истории. Если бы Тим оказался более консервативным, более ориентированным на карьеру человеком, этого могло и не произойти. Плюс к тому еще, ЛСД является продуктом, который можно производить в миллионах доз. Это невозможно было бы сделать ни с одним из веществ, дозы которого измеряются миллиграммной шкалой. Например, для того чтобы произвести миллион доз псилоцибина, потребовались бы объединенные усилия нескольких фармацевтических компаний. Так что я думаю, Лири оказался нужным человеком в нужный момент истории. Я не понимаю людей, которые критикуют его роль. Я думаю, с течением времени он, как и многие в шестидесятые, сделал какие-то новые выводы и занял позицию, которая не охватывает полной картины событий. Я помню… Не знаю, где я был тогда, когда он сделал это заявление из Алжира, что ЛСД и динамит это одно и то же, я, однако, и тогда не разделял, и сейчас не разделяю этого мнения. Мы объясняем одни и те же вещи разными терминами.

Р. Ф.: Есть что-то и весьма прагматичное в его философии, как вам кажется?

Т. М.: Это бихевиоризм. Он с него начинал.

Нина Граба: Но, знаешь, когда он первый раз попробовал грибы, он сказал после этого: «Это было самое сильное религиозное переживание в моей жизни». И он ходил после этого и говорил о себе, что он «Богом опьяненный». Когда я первый раз встретила его в шестидесятых, он был в этих белых одеждах и сказал: «Я — Богом опьяненный».

Т. М.: Это поднимает интересную тему, которая имеет некоторое отношение к вопросу, о котором я уже упоминал ранее, — ЛСД стало выбором шестидесятых потому, что это вещество можно было производить со скоростью, достаточной для совершения социальных перемен. Не было никакой возможности сделать псилоцибин доступным для десятков миллионов людей. И Майкл Холлингшед, сыгравший очень темную роль во всем этом, переключил их интерес с религиозного, по сути, эксперимента с грибами, в котором они участвовали, на менее холистический, но более социально и политически эффективный эксперимент с ЛСД. И это интересное перепутье в истории психоделиков, Я думаю, предпочтение было отдано ЛСД из-за его физических возможностей. Сыграла свою роль его транспортабельность, факт, что микрограммы — это более удобные дозы и т.д.

Р. Ф.: Что ты имеешь в виду, когда говоришь о холистических аспектах псилоцибина? Ты имеешь в виду, что поскольку он содержится в грибе, то идет из самой земли и ближе к природе? Или речь о самом опыте?

Т. М.: Нет, скорее об опыте. Однажды у меня была возможность обсудить это с Альбертом Хофманном, и я сказал ему: «Вы открыли ЛСД. Вы описали псилоцибин. Вы принимали и то и другое. Что вам больше понравилось?» И он сказал: «О, конечно я предпочитаю ЛСД». И я спросил: «Почему?» И он ответил: «Потому что он не такой одушевленный». Я спросил: «Вы имеете в виду, что когда вы принимаете псилоцибин, в нем есть кто-то еще?» И он ответил: «Да, и это выбивает меня из колеи». И вот как я сам все это всегда видел. Если вы никогда раньше не принимали психоделики, то ЛСД окажется для вас чем-то, что вы примерно ожидали: внезапное осознание вашего прошлого, растворяющиеся образы, трансформация объектов, внезапное осознание какой-то сложной ситуации, психоделика, одним словом. Псилоцибин, с другой стороны, имеет другие измерения, которые перекрывают сенсорные и информационные трансформации, и дает вам ощущение, что вы общаетесь с чем-то, что присутствует и имеет сознание. И здесь мы встаем перед вопросом, что же это такое и что оно делает. Я слышал, некоторые люди говорят, что ЛСД имеет в себе пустоту, которую ты заполняешь своим собственным содержанием, что, практически, это как линза, через которую ты заполняешь своим собственным существованием разные уровни, но что в псилоцибине есть система, что-то вроде программного обеспечения, которое готово быть вам полезным. И глядя на вещи в историческом плане, наверное… это хорошо, что ЛСД появился раньше псилоцибина. За исключением нескольких привилегированных исследователей, о псилоцибине никто не знал до семидесятых. Он стал широко известен, только когда стало возможным выращивание грибов в домашних условиях.

Р. Ф.: Ты поддерживал теорию, разработанную Уоссоном, что псилоцибин и другие психоделические грибы были чем-то вроде недостающего звена в эволюции. Считаешь ли ты, что шестидесятые были своего рода восполнением этого провала? Что это был эволюционный скачок?

Т. М.: Да, пожалуй, можно сказать, что шестидесятые были чем-то вроде архаического возрождения. Я писал об этом феномене. Когда культура в смятении, она хочет вернуться в те времена, когда ей было более комфортно. И в шестидесятых, ты знаешь, сексуальная вседозволенность, тяжелый рок-н-ролл, опьянения психоделическими наркотиками, все эти явления связаны с другими импульсами в двадцатом столетии, такими, как джаз и абстрактный экспрессионизм, сюрреализм и дадаизм. Я вижу это все как ностальгию по архаике. И это возникло после того, как на сцене появились психоделики, которые оказались эффективным инструментом для того, чтобы сделать ощущение архаической цельности реально достижимым для людей. А такими пугающими их сделало сообщество хиппи. Любые сообщества пугающи для истеблишмента. Коммуны, коммунизм, все это очень и очень пугающе. Аналогичная ситуация в наше время – расцвет Интернета и Всемирной паутины, что создает громадные возможности прежде всего для маргинальных сообществ. Это не было революцией для корпоративной элиты. У нее была суперсвязь, всегда была самая лучшая связь. А вот для маргинальных социальных групп, гомосексуалистов, энтузиастов психоделических наркотиков, борцов за охрану природы — всех, кто придерживается точки зрения меньшинства, — это была настоящая революция. И так же, как с ЛСД, я не верю, что эта технология возникла, чтобы затеряться, уже успев стать такой доступной для обычных людей и по разумным ценам. Интересно, что значительная часть этой технологии создана теми людьми, которые сформировались в шестидесятые годы. Я имею в виду тех людей, которые пишут программы, проектируют машины, организуют эти системы, собирают их и управляют ими.

Р. Ф.: Но технология зависит от инфраструктуры, которая контролируется корпоративной элитой. Все в руках телефонной компании — захочет и отключит телефон.

Т. М.: Да, но это важно для них, а не для нас — иными словами, они заинтересованы в том, чтобы подключать телефоны, а не отключать их. Вот как я вижу все это: сейчас, в девяностые, после падения Советского Союза возникли два властных блока — национальные правительства и мировое корпоративное государство. Национальные правительства привыкли к игре, в которой информация оберегается, засекречивается и контролируется. Технология тоже строго оберегается, засекречивается и контролируется. Но игра, в которую играют корпорации, это совершенно другая игра. Строго охраняемые технологии бесполезны. Там, наоборот, стремятся к тому, чтобы самые передовые технологии как можно скорее попали на потребительский рынок. И информация — это живая кровь мирового корпоративного государства. И оно создает и поддерживает эти всемирные сети, не консультируясь особо по этому поводу с национальными правительствами. Это транснациональный феномен. Телекоммуникационная компания AT&T собирается создать систему спутников, которая подключит каждую точку планеты к Интернету со скоростью выделенной линии. И это нельзя назвать хорошей новостью для национальных правительств, а для местных политических фракций и подавно. На удивление странное совпадение — для двух групп, для мирового капитализма и для маргинализированного андеграунда — это хорошо. Мы видим трансформацию культурного ландшафта под воздействием технологии. И я не за корпорации и не за национальные правительства. Но в том, что происходит, национальные правительства во многом не у дел. Они хотят, чтобы им разрешили оставить за собой хотя бы уборку мусора, контроль за школами и больницами, но все, где замешаны деньги, является сферой интересов мирового корпоративного государства. И куда это приведет, я не знаю, потому что, хотя в данный момент мировое корпоративное государство располагает огромной властью, но она основана на полностью ложных посылках: уверенности в неисчерпаемости ресурсов и уверенности в постоянной доступности дешевой рабочей силы. Когда эти лимиты будут в конце концов исчерпаны, мировое корпоративное государство претерпит что-то вроде катастрофического сокращения.

Согласитесь, очень толковое описание Осьминога. Причем, получается, что психоделики имеют самое непосредственное отношение к его быстрому росту. Но при этом псилоцибин, оказывается, гораздо более одушевлен, чем ЛСД. И тут я попросил бы обратить особое внимание на слова, сказанные Маккеной как бы мимоходом о шестидесятниках: «И Майкл Холлингшед, сыгравший очень темную роль во всем этом, переключил их интерес с религиозного, по сути, эксперимента с грибами, в котором они участвовали, на менее холистический, но более социально и политически эффективный эксперимент с ЛСД». Что это за человек, который перевел стрелки часов? Вот что рассказывает о нем Ралф Метцнер, доктор философии, психотерапевт и профессор психологии в Калифорнийском институте интегральных исследований, один из пионеров в области исследования необычных состояний сознания:

«С ЛСД нас познакомил Майкл Холлингшед, эксцентрический англичанин, у которого была какая-то загадочная, туманная работа в области англо-американского «культурного обмена» в Нью-Йорке. В один прекрасный день он объявился в офисе Гарвардского проекта, находясь при этом в полном безденежье и суицидальной депрессии. Несмотря на это, его не оставляло свойственное ему замечательное чувство юмора, он был непревзойденный рассказчик и добрейший по натуре человек. Вопросы о его профессии и занятиях всегда получали весьма уклончивые ответы и порождали абсолютно невероятные, гомерически смешные истории. Мы навели о нем некоторые справки и узнали, что какие-то криминальные элементы в Нью-Йорке считают его мошенником, которого надо изо всех сил остерегаться. Сам он постоянно твердил о том, что боится, что его изобьют или даже убьют гангстеры. Через своего друга, доктора-терапевта Джона Бересфорда, он смог получить ЛСД от Sandoz для изучения его действия на разные формы бактерий».

«Бактерий», значит. Весьма интересно. Кто же такой на самом деле был этот Майкл Холлингшед?

ПРОДОЛЖЕНИЕ!